Ибрагимов М.-Р.А., Магомедханов М.М.
Дагестан, прежде всего своего геополитического положения всегда играл и играет на Кавказе особую роль.
Республика Дагестан является самым большим по площади (50,3 тысячи квадратных километров) и относительно многонаселенным (2,7 млн. человек) северокавказским субъект РФ и единственным, имеющий выход к морю, то есть пограничным субъектом.
Дагестан относится к депрессивным регионам с традиционно избыточными трудовыми ресурсами.
Уровень безработицы здесь самый высокий в РФ – до 32%, а среднедушевой доход – самый низкий и примерно в 2,7 раза ниже среднего показателя по России. При этом надо иметь в виду, что реальные показатели примерно в два раза выше официальных, поскольку они не учитывают число безработных не пытающихся найти работу.
С такими негативными социально-экономическими (самым низким уровнем жизни среди всех 89 субъектов РФ) и демографическими показателями (относительно высокими показателями рождаемости и естественного прироста населения при высокой детской смертности) Дагестан входит в постсоветский период.
Активизация политической жизни в эпоху горбаческой «гласности и демократии», рост национального самосознания способствовали возникновению в Дагестане различных народных движений: «Тенглик», «Бирлик», «Садвал», «Народный фронт им. Шамиля» и др. Определенное влияние в Дагестане имела и Конфедерация горских народов Кавказа (КГНК), неоказачье движение (Кизлярский отдел Терского казачьего войска).
Эти движения получили ощутимую поддержку населения, недовольного политикой руководства республики, и, прежде всего, своим социально-экономическим положением. В условиях кризиса и ослабления республиканских государственных структур, нестабильности дагестанского общества этничность стала самым эффективным и быстрым способом политической мобилизации населения.
Популярности этнических движений способствовало и то, что люди в массе своей были неудовлетворенны тем, как решаются социальные, экономические, земельные, этноязыковые, культурные и др. проблемы, достигшие тому времени критического накала.
К этому времени обозначились жесткие противоречия между традиционным для Дагестана суфийским (тарикатистским) исламом и новым, салафитским (который потом стали называть «ваххабизмом»).
Атмосфера системного кризиса коммунистической идеологии, ставшей предметом митинговых обсуждений, ослабления власти КПСС, – все это в начале 1990-х годов создавало опасность выхода республики из режима управляемости.
Однако в этот период всеобщего «парада суверенитетов» Дагестан был единственной республикой Северного Кавказа, которая не приняла собственной декларации о суверенитете. Руководство Дагестана практически самостоятельно без помощи федерального центра смогло если не разрешить, то «заморозить» или минимизировать последствия межэтнических споров и столкновений начала 1990-х гг.
Руководство республики, впервые столкнувшись с открытой оппозицией в лице национальных движений, увидели в ней угрозу своему единовластию.
К середине 1990-х годов народные движения Дагестана, нейтрализованные государственными органами за счет частичной уступки властных полномочий и ряда доходных мест, вскоре отступили на второй план общественно-политической жизни.
Вместе с тем, претензии одних этносов к другим, порожденные неизбежными деформациями при «коллективной» государственности (созданной еще в 1920 г.), что в условиях многоэтничного состава населения Дагестана привело не столько к формированию толерантности, сколько способствовало накоплению перекосов в национальной политике, остались и стали отражаться и выражаться в других сферах.
С начала 1990-х годов значительно активизировались исламские движения, и, прежде всего «ваххабитское». «Ваххабиты» на протяжении относительно длительного времени получили возможность свободно выражать свое несогласие с последователями традиционного ислама в богословских вопросах, в порядке исполнения религиозных обрядов и ритуалов. Они явно и тайно демонстрировали собственную неприязнь к остальным мусульманам всеми доступными им средствами, например, своими «прическами» и «униформой», полнейшим игнорированием национальных элементов в одежде и т.д.
Несмотря на разъяснения и призывы духовных лиц суфийской ориентации на опасность и дестабилизирующие для Дагестана последствия пропаганды ваххабизма, осуществлением которой занимались не только уроженцы Дагестана, но и эмиссары из ближневосточных мусульманских стран, отношение к ним в начальный период их деятельности со стороны основной массы верующих оставалось индифферентным и даже лояльным.
Причина этого видится в сформировавшемся за годы советской власти сочувственном отношении к мусульманам как к пострадавшим от преследований со стороны коммунистической власти.
В конечном счете, прямое и латентное противостояние традиционного и радикального направлений в исламе оказалось, при поддержки государственных структур, в пользу традиционалистов.
Отмеченные выше процессы способствовали росту этнического и конфессионального самосознания, стали катализаторами гражданской и общественно-политической активности значительной части населения Дагестана.
Процесс деэтнизации дагестанцев в советский период зашел настолько глубоко, что кратковременная попытка национальных движений восстановить внутреннюю инфраструктуру по воспроизводству этничности, получить государственные гарантии защиты национальных интересов и перспектив развития оказались, по большому счету, тщетными.
В ходе модернизации культурной жизни этнические различия в Дагестане будут и в дальнейшем неизбежно стираться. Вместе с тем, все более очевидным и неоспоримым становится возрастающий этнический плюрализм дагестанцев, с одной стороны, и рост этнонационального самосознания, – с другой.
Отстранение национальных движений от общественно-политических процессов способствовало маргинализации части дагестанцев и обращению другой, значительно большей части, к исламской идентичности. Иначе говоря, накопившаяся в результате мобилизованной этничности социальная энергия стала перетекать в, так сказать, исламскую ипостась.
Религиозное сознание все активнее стало выступать как средство возрождения этнонационального самосознания. Вместе с тем, усилилась роль религии как фактора единения всех мусульман Дагестана, независимо от их этнической принадлежности, т.е. как фактора общедагестанской интеграции.
Однако на уровне обыденного сознания термины «мусульманин», «христианин», «иудей» сохраняют не только религиозное, но и этническое содержание. При этом религиозное сознание не подавляло этническое сознание.
По единодушному мнению ведущих ученых и богословов России сосуществование в одном государстве различных религий не является дестабилизирующим фактором.
По распространенному среди населения мнению, одна из существенных причин общественно-политической нестабильности Дагестана рубежа ХХ и XXI веков заключалась в этнической монополизации власти и этно-клановой приватизации «доходных мест», ключевых должностей республиканского и районного уровней. Как ни парадоксально, престиж этничности подрывается чаще всего социально «продвинутыми» группами населения, т.е. так называемой «национальной элитой». Отступления от этнических традиций преподносятся охлократией сельского, районного и выше уровней как своего рода «эталон поведения», признак культурности, до которого (сознательно или по неведению) пытается «подтянуться» и остальная масса обывателей.
В отличие от внутренней, духовной идентичности «со своим народом», внешние маркеры и атрибуты этнической принадлежности легче обретают знаковый смысл, проще «прочитываются», быстрее воспринимаются и осваиваются. Так, среди предводителей «национальных фронтов» и «движений» никто, кроме председателя кумыкского движения «Тенглик» филолога Салава Алиева, не мог толком изъясняться на родном ему языке.
В 1990-е годы, в условиях многоуровневого социального кризиса политическое и информационно-финансовое «обеспечение этничности» стало приобретать значение, куда более важное, чем сама этничность и ее языковые, культурно-бытовые, интеллектуальные составляющие.
Не секрет, что «информационные» образы народов часто не только не соответствуют образам реальным, но и существенно искажают их. Показательно в этой связи то, что пресловутый образ «лиц кавказской национальности» создается не на основе исторических и этнологических исследований, а путем тиражирования в СМИ пусть и реальных, но однобоко, предвзято подобранных фактов и сцен. Адекватность подобных образов народов с этническими реалиями сомнительна еще и по той причине, что за каждым опытом описания «национальной специфики» значится фигура автора с его возможными политическими пристрастиями и неизбежными, как правило, этническими предубеждениями, симпатиями и антипатиями.
Сложившаяся практика управления республикой привела к тому, что у значительной части населения республики сложилось представление о том, что три крупных этноса Дагестана (аварцы, даргинцы и кумыки) освоили «свои ниши» во власти и экономике, и тем самым создали не паритетные отношения между народами края. В этой связи представители ряда других народов испытывали чувства ущемления национальных прав и считали, что привлечение этнических движений к изменению такого несправедливого положения могло привести к приходу в руководство этими движениями экстремистских элементов.
Представляется достаточно парадоксальным, что ощущение национального дискомфорта испытывают представители всех этносов Дагестана, и неясно какой же этнос находится в привилегированном положении. Анализ автостереотипов также подтверждает, что современная социально-экономическая ситуация в республике оценивается многими дагестанцами как «национальное унижение», что является идеальной средой для формирования агрессивного национализма.
У людей, к какому бы народу они не принадлежали, то, что задевает национальное достоинство и (или) религиозные чувства вызывает естественную реакцию протеста. Усиление социальной напряженности внутри этносов, недовольство людей своим материальным благосостоянием создавали «ваххабитам» комфортные условия для вербовки дагестанцев, преимущественно из числа молодежи, в свои ряды.
Методы силовой борьбы с религиозным экстремизмом в Дагестане в виде «ваххабизма» до настоящего времени не давали ощутимого эффекта из-за отсутствия реальной финансово-экономической борьбы государственных органов с экстремистскими структурами, диалога с умеренными ваххабитам и относительного индифферентного отношения к идеологической жизни.
Объектами террора экстремистов являлись в основном сотрудники государственных правоохранительных органов, имевшие место коррупция и несправедливые действия которых вызывали предвзятое отношение к ним как «ваххабитов», так и немалой части населения. К сожалению, основным, точнее единственным, методом работы с людьми, особенно с молодежью, исповедующими радикальный ислам, правоохранительных органов является репрессивный метод.
В общественное сознание дагестанцев радикально настроенные лица внедряли мнение о чрезмерной жестокости и нацеленности силовых структур на уничтожение «ваххабитов», а не на арест и суд над ними.
Ими же создавалось преувеличенное представление о числе жертв среди гражданского населения, материальном уроне, потерях жилья и имущества и т. д. в результате неадекватных действий силовиков.
Отсутствие переговорного процесса как системы и способа нахождения компромиссов, отсутствие диалога, а также атмосфера относительного равнодушия в обществе, – все это приводило к тупиковой ситуации, не желанию противоборствующих сторон выйти из, так сказать, насильственной фазы конфронтации, к ожесточению самих радикалов, расширению их базы протестной частью населения, в основном молодежью.
Протестная мотивация может быть разной, но практическая ее реализация находит свое выражение через отработанный в нестабильных регионах, реально существующий механизм поиска и привлечения адептов религиозного радикализма.
Относительно долговременное вооруженное противостояние «ваххабитов», как части дагестанского социума, может явиться негативным примером решения других конфликтов тем же вооруженным путем.
Общественное мнение дистанцируется от проблемы борьбы с «ваххабизмом», воспринимая ее как дело государственных правоохранительных органов и Федерального центра, выражая нередко безразличие к тем и к другим.
Надо учесть, что радикальное исламское поле многократно шире, чем количество воюющих радикалов. Более того, это поле постоянно расширяется за счет многих причин, среди которых следует назвать социально-экономическое и духовно-нравственное состояние общества (высокий уровень безработицы, способствующий росту преступности и т. д.), влияние мирового исламского радикализма и др.
Наличие социально униженных людей, люмпенизация общества и постоянный рост числа бедных и очень бедных подпитывают новых адептов исламского радикализма.
Государственные органы пытаются воздействовать на эти процессы путем:
1) силовой борьбы против радикального ислама;
2) поддержки ДУМД в идеологическом противоборстве с ваххабизмом;
3) содействия оппозиции ДУМДу для ослабления его претензий на тотальный контроль над религиозной жизнью мусульман.
В преодолении религиозного экстремизма было бы опрометчиво уповать только на рост числа мюридов и их духовных наставников - шейхов, часть которых, как известно, занята не столько критикой «ваххабизма», сколько словопрениями вокруг того, кто из них является истинным, а кто ложным последователем тариката. К тому же, диалог между «тарикатистами» и «ваххабитами» совершенно затруднен по той причине, что первые не признают «ваххабитов» за людей, с которыми можно дискутировать и придти к взаимопониманию и согласию. «Ваххабиты» же, в свою очередь, считают, что в мусульманских общинах вообще не должно быть ни суфиев, ни шейхов, устазов, мюридов и мюршидов.
Кроме того, критика «ваххабитами» традиционного исламского духовенства Дагестана не только вызывала вражду между этими религиозными группами, но, что значительно опасней, радикализировало деятелей традиционного ислама, все активнее подталкивая их в сторону политического ислама.
При такой ситуации именно государственным органам республики предстоит поиск форм диалога с радикальной частью «ваххабитов».
Возможно, что диалог этот будет осуществляться через умеренно настроенных «ваххабитов», к которым, вероятно, требуется лояльный, продуманный подход. Гонения и жестокость к умеренным «ваххабитам» загоняют часть их в число радикалов и экстремистов. Поэтому бороться с исламским радикализмом в Дагестане необходимо, на наш взгляд, опираясь на лояльных, гуманистических «ваххабитов».
Поскольку «искоренить» конфликты между «ваххабитами» и традиционалистами в Дагестане в силу ряда причин практически невозможно, то необходимо попытаться их предвидеть, снизить их накал и направить их в умеренное русло, избегая разрушительных последствий.
Для устранения постоянной угрозы этнических и религиозных конфликтов и проявлений фундаментализма в Дагестане необходима продуманная система мер по укреплению слаборазвитых государственных институций и по усилению идеологической мобилизации граждан республики.
Республиканскому руководству, видимо, не следует вмешиваться в диалог «ваххабитов» и «тарикатистов» по вопросам веры и религиозной обрядности. В то же время следует пресекать действия, направленные на преобразование светского государства в исламское. Более того, местным и высшим органам власти республики следует адекватно реагировать на факты, когда в отдельных селах религиозные общины отходят от вопросов вероисповедования, решают земельные вопросы, берут на себя функции администрации села и других органов. Им нужно своевременно принимать соответствующие меры по профилактике и нейтрализации подобных экстремистских тенденций.
Принцип неразделенности духовного и светского, который проповедуют определенные круги духовенства, не может быть воспринят как основополагающий, оба эти начала давно разделены во многих государствах. Другое дело, что у государства и религии, может быть, и есть много общих дел и интересов. Например, миротворчество, разрешение конфликтов, восстановление памятников истории и архитектуры, благотворительность, культурная и научная деятельность, забота об общественной нравственности, профилактика преступности и т.д.
Для Дагестана целесообразно сохранение единства мусульман на основе местных традиций суфизма, при этом секуляризация политической и общественной жизни, судебной, общеобразовательной и др. систем должна быть безусловной и полной.
Степень интеграции мусульманских народов в социально-экономическом и культурном пространстве России такова, что освоение мусульмане России идей, программ и действий остального мусульманского мира не может быть безоглядным.
Однако, для защиты дагестанского общества от тлетворного влияния религиозного экстремизма одних только стараний духовной элиты, представляющей «традиционный ислам», явно недостаточно. Задача эта все явственнее приобретает общенациональную, общедагестанскую актуальность. Представляется целесообразным, с одной стороны, прежде всего, выявить и пресечь финансирование экстремистских группировок, которые вербуют новых адептов ваххабизма. Лишение экономической подпитки резко сократит число сторонников экстремизма и радикального решения социально-экономических проблем Дагестана. С другой стороны, необходима адекватная молодежная политика поддержки и реальной помощи в учебе, трудоустройстве, обеспечении молодых семей жильем и т. п.
В литературе и СМИ не раз подчеркивалось, что Дагестан последним из российских республик присоединился к так называемому «параду суверенитетов», что здесь в 1990-е годы был дан отпор ваххабизму и сепаратизму, бандформированиям, вторгшимся с территории Чечни в августе 1999 года.
Все это было обеспечено не только мудростью руководства республики тех лет, но и позитивным консерватизмом сознания дагестанцев. Дагестанцы, традиционно оберегая этнокультурный партикуляризм, отвергают экстремистские идеи и агрессивные способы удовлетворения этнических интересов. В этой связи старателей, ищущих дагестанскую специфику в антропологии насилия и устрашающем мировое и российское общественное мнение исламском экстремизме, ждет, вероятнее всего, разочарование. Что касается пресловутого «ваххабитского подполья» и их террористических деяний, заставляющих содрогаться от гнева всякого здравомыслящего человека, то это не только дагестанская и общероссийская, а мировая проблема.
Дагестанцы отвергают сепаратизм, ваххабизм или иные экстремистские движения, идеи и способы удовлетворения этнических интересов. Суть противоположных оценок сводится к тому, что Дагестан – это самый исламизированный, опасный для безопасности России регион, в котором правовые, общественные, хозяйственные и др. вопросы якобы регулируются не светскими структурами власти, а «мусульманскими общинами» и «этно-клановыми» группировками.
Таким образом, на политическую и информационную «авансцену» России выставляется неадекватный реальной динамике социальных и конфессиональных процессов образ Дагестана; образ общества, в котором нет ни врачей, ни учителей, ни милиции, ни певцов, а состоит из одних только «исламских радикалов», «ваххабитов» и коррумпированной этно-клановой камарильи.
Современное дагестанское сообщество народов структурировано прежде всего на гражданских (М.А. Агларов), а не на родовых (М.М. Ковалевский), родо-племенных (А.Г. Агаев) или религиозно-общинных началах (В.В. Бобровников).
Дагестан является светской республикой, а закрепленные в Конституции республики базовые параметры «светскости», равно как и социальная структура, образовательный и культурный уровень Дагестана вполне сопоставимы с социально продвинутыми регионами России.
| < Предыдущая | Следующая > |
|---|